P.S. Важно отметить: мы не стремимся рассказать обо всех рассматривавшихся Судом и Комитетом в приведенных делах вопросах; с полными текстами постановлений можно ознакомиться по ссылкам ниже.)

В таком случае, помимо обязанности не нарушать это право своими действиями, речь для государства идет вновь о необходимости защищать жертву от неправомерных посягательств со стороны третьих лиц — и не забыть при этом о поиске баланса между конкурирующими интересами (в данном случае — правом обвиняемого на адекватную защиту и достоинством предполагаемой жертвы или свидетеля).

В подобных разбирательствах важно обеспечить жертве, как минимум, возможность быть услышанной, а также возможность донести свое мнение, потребности и поводы для беспокойства (и рассчитывать на их серьезное рассмотрение!). Если национальное законодательство позволяет это, желательно обеспечить возможность давать показания в отсутствие обвиняемого.

Рассматриваемая ситуация усложняется тем, что показания жертвы, в сущности, были единственным прямым доказательством совершения преступления, противоречащим информации, представленной стороной защиты. Разумеется, Суд учел, что интересы правосудия в подобных обстоятельствах требовали, чтобы защите была предоставлена возможность допросить заявительницу, которая на тот момент уже была совершеннолетней — с сохранением вышеупомянутого баланса: здесь сталкиваются права, предусмотренные статьей 6 Конвенции (право на справедливый суд) и статьей 8 Конвенции (право на неприкосновенность частной жизни).
В соответствии с первой, у обвиняемого должна быть достаточная, эффективная возможность допрашивать свидетеля, выступающего против него, и оспаривать его утверждения либо в момент дачи таких показаний, либо на более позднем этапе разбирательства. Тем не менее, это право не дает стороне защиты карт-бланш на использование любых вопросов и утверждений, так что национальные суды должны пристально следить за тем, как ведется перекрестный допрос со стороны защиты: прямая конфронтация между обвиняемым и жертвой насилия влечет за собой риск ретравматизации последней, этого нужно избегать.

Как Суд применил стандарт в данном деле:
ЕСПЧ все же положительно оценил некоторые предпринятые Словенией в лице ее судов меры для защиты заявительницы от ретравматизации: слушания проходили в закрытом режиме, жертва давала показания перед следственным судьей в отсутствие предполагаемого насильника, слушания приостанавливались на несколько минут, чтобы ослабить стресс, который девушка испытывала в процессе, и так далее.
Тем не менее, Суд счел, что подход властей в целом в данном деле должен был быть более бережным к заявительнице, поскольку стресс, которому она подверглась, «существенно превысил уровень дискомфорта, неизбежно присущего процессу дачи показаний для предполагаемой жертвы сексуального насилия». Один из самых проблемных аспектов в этой ситуации — допрос жертвы в ходе разбирательства (проблемный как минимум исходя из его длительности: вся процедура растянулась на четыре судебных заседания, занявших в общей сложности семь месяцев, с неоправданно большими перерывами между ними).

Вопросы стороны защиты:

На двух заседаниях обвиняемый лично допрашивал жертву, представляя аргументы и вопросы личного характера (он утверждал, в частности, что предполагаемая жертва считала его человеком, которому можно доверять, и сама искала его общества, а её обвинения вызваны желанием её матери вымогать у него деньги), задавал некоторые вопросы более одного раза, все время оспаривал утверждения потерпевшей.
Суд отмечает: при том, что стороне защиты должна быть предоставлена возможность оспорить надежность и достоверность показаний потерпевшего и выявления противоречий в них, она не должна использоваться в качестве средства запугивания или унижения. В этом деле отдельные утверждения обвиняемого (к примеру, о том, что заявительница «могла плакать по команде») были, скорее, направлены на очернение самой ее личности.
Суд считает, что основная ответственность обеспечить неприкосновенность жертвы лежала на судье: «чувствительность ситуации, в которой заявительница подвергалась прямому, подробному и длительному допросу со стороны человека, которого она обвинила в сексуальном насилии, требовала от председательствующего судьи контроля над формой и содержанием вопросов и комментариев обвиняемого и, при необходимости, вмешательства.»
Необходимо отметить, что в рассматриваемой ситуации судья все же запретил обвиняемому задавать отдельные не относящиеся к делу вопросы — тем не менее, оскорбительные инсинуации с его стороны в адрес заявительницы ЕСПЧ также счел недопустимыми. Кроме того, сам допрос мог быть сокращен, что помогло бы смягчить явно травмирующий для заявительницы опыт.

Вопросы эксперта:

Заявительница также жаловалась на вопросы эксперта по гинекологии, призванного установить вероятность того, что половой акт действительно имел место. Эксперт вышел за рамки изначальной задачи и компетенции и начал задавать вопросы о том, почему заявительница не защищалась более активно, учитывая, что у предполагаемого насильника было увечье, предположительно затруднявшее возможность борьбы с жертвой. ЕСПЧ счел, что это действительно не имело отношения к вопросу, которым должен был заниматься данный участник процесса, а также безосновательно поместило жертву в оборонительную позицию, что лишь привело к усугублению стресса от происходящего.

Как Суд применил стандарт:

Несмотря на то, что сами разбирательства длились два года, и потерпевшая вынуждена была в течение долгого времени неоднократно повторять свои показания, в целом, компетентным национальным органам удалось обеспечить атмосферу, максимально смягчавшую дискомфорт жертвы и обеспечившую защиту от ретравматизации:

• протоколы допросов на стадии расследования не позволяют говорить о неуважительном отношении к потерпевшей, равно как о каких-либо усилиях властей по выводу следствия в определенное русло; заданные ей вопросы имели непосредственное отношение к делу и были нацелены на реконструкцию произошедшего — Суд отмечает, что такой опыт, безусловно, может приносить определенный психологический дискомфорт — но о необоснованном давлении или ретравматизации речь в данном случае не шла.
• В ходе судебного рассмотрения дела заявительница была допрошена на двух заседаниях. Поскольку она была совершеннолетней и не ходатайствовала о закрытом слушании, последнее было публичным — тем не менее, председательствующий судья в первой инстанции запретил журналистам снимать участников процесса в целях защиты частной жизни потерпевшей. Кроме того, он неоднократно вмешивался в ход перекрестного допроса, когда заявительнице задавали лишние или чрезмерно личные вопросы, не имеющие отношения к делу — а также объявлял короткие перерывы, чтобы она могла восстановиться.

Несмотря на участие в процессе восьми адвокатов со стороны защиты, не брезговавших личными вопросами, нацеленными на подрыв доверия к жертве, касающихся ее семейной жизни, сексуальной ориентации и жизненных выборов, не имевших никакого отношения к делу, в целом, действия прокурора и председательствующего судьи по защите психологической целостности и достоинства личности оказались достаточными для Суда.

Нарушение, однако, обнаружилось в мотивировочной части решения апелляционной инстанции. В частности, ссылки на демонстрацию заявительницей нижнего белья в вечер предполагаемого изнасилования, комментарии касательно ее сексуальной ориентации и случайных половых связей до рассматриваемых событий ЕСПЧ счел необоснованными. Национальный суд также увидел в решении потерпевшей подать жалобу на предполагаемого насильника желание «обвинить» и таким образом справиться со своей «слабостью и уязвимостью», что судьи ЕСПЧ сочли прискорбным и неуместным в судебном решении — как и ссылку на «нетипичный» образ жизни заявительницы. Все эти вещи в равной степени не были важны для определения достоверности показаний заявительницы и не являлись решающими в разрешении данного дела и представляют собой необоснованное вмешательство в частную жизнь потерпевшей.

Важно отметить, что использование подобных формулировок также нарушает обязанность государства по защите достоинства и частной жизни лиц в пределах его юрисдикции, в частности — через отказ от опубличивания не имеющих отношения к делу фактах о них.

В таких случаях свобода выражения для судей (воплощение принципа независимости судей и продолжение их дискреции) ограничивается данной обязанностью государства.

Кроме того, ЕСПЧ отметил присущие итальянскому обществу гендерные стереотипы, редкость случаев доведения дела до суда и привлечения к ответственности применительно к гендерному насилию, что подрывает доверие жертв к уголовно-правовой системе. Формулировки, которые использовала апелляционная инстанция в данном деле, отражают общие предрассудки итальянского общества относительно роли женщин — и, конечно, противоречат обязательству предоставлять жертвам гендерно-мотивированного насилия средства эффективной правовой защиты —
даже там, где все в порядке с законодательной базой.

Поскольку уголовное преследование играет важную роль в институциональной борьбе с таким насилием и гендерным неравенством, важно, чтобы судьи избегали репродуцирования гендерных стереотипов в своих решениях, в прояснении стандарта поведения.

В развитие темы о виктимблейминге в мотивировках судебных решений, взглянем на практику другого контрольного механизма, более релевантного в настоящее время для Беларуси.

Tayag Vertido v. Philippines: недопустимость использования гендерных стереотипов при вынесении судьей решения

Эффективность средства правовой защиты, среди прочего, подразумевает предоставляемые им шансы на успех и своевременность.

Кроме того, статьи 2(f) и 5(а) обязывают государство принимать меры для изменения или отмены не только действующих законов и положений, но и обычаев и практик, которые представляют собой дискриминацию в отношении женщин.

Поскольку государство отвечает и за выносимые судебные решения, судебным органам необходимо следить за тем, чтобы в них не закрадывались гендерные стереотипы, препятствовать закреплению нереалистичных представлений о том, как ведут себя подвергшиеся сексуальному насилию девочки и женщины.
В частности, Комитет подчеркивает: ни в законе, ни в правоприменении не должны находить место предположения о том, что женщина согласилась на сексуальное взаимодействие, если она не оказала физического сопротивления — независимо от того, угрожал ли правонарушитель применением физической силы.

Как Комитет применил стандарт:

Мотивировка судебного решения в рассматриваемой ситуации пестрила множеством гендерных стереотипов, часть из которых мы приведем ниже; с контекстом целиком можно ознакомиться здесь.

• Судья сослалась на утверждение о том, что изнасилование — преступление, в котором «легко обвинить» — по мнению Комитета, это высказывание само по себе уже свидетельствует о гендерной предубежденности.
• Комитет обращает внимание на то, что, хотя в судебном решении упоминается, что а) физическое сопротивление жертвы не является критерием для определения, имело ли место сексуальное насилие, б) поведение людей в условиях стресса бывает очень разным, в) отсутствие попытки убежать со стороны жертвы не отрицает само по себе возможности совершения изнасилования, и г) «в любом случае закон не налагает на жертву изнасилования бремени доказывания попытки изнасилования», — из текста решения явствует, что при оценке правдивости показаний заявительницы судья руководствовалась не этими принципами, а своими представлениями о том, каким должно было быть поведение потерпевшей до, во время и после изнасилования. Кроме того, в судебном решении имеются и другие заблуждения, в частности — несколько ссылок на стереотипное представление о мужской и женской сексуальности, которое придает больший вес заявлениям предполагаемого насильника, чем показаниям потерпевшей. Комитет с обеспокоенностью отметил в этой связи выводы судьи, которая затруднялась поверить, что человек на седьмом десятке лет смог бы достичь оргазма, если бы потерпевшая сопротивлялась насилию. Кроме того, на принятое решение повлияло то, что заявительница и предполагаемый насильник знали друг друга, что, по мнению Комитета, также представляет собой печальный образец влияния гендерных стереотипов.

Помимо того, что разбирательство в данном деле было чрезмерно долгим (что, опять же, недопустимо в делах о сексуальном насилии — подобные средства правовой защиты просто не могут считаться эффективными), заявительница понесла психологический ущерб и подверглась повторной виктимизации при принятии окончательного решения.

Вышеприведенные ситуации призваны показать, что борьба с сексуализированным насилием начинается для государства еще на этапе предупреждения преступления (там, где его действительно можно предотвратить) и касается всех этапов процесса и всех его участников. Защита жертв от виктимблейминга — важная составляющая этой борьбы, проблемная даже для государств, законодательство которых в целом соответствует международным стандартам: все участники процесса прежде всего — люди, впитывающие и некритично воспринимающие представления и установки, распространенные в нашем обществе.
Важно, чтобы каждое взаимодействующее с потерпевшей или потерпевшим лицо осознавало свою ответственность и принимало меры для недопущения ретравматизации жертвы. Участникам процесса (особенно судьям) также важно держать в голове глобальную картину: опираясь на гендерные стереотипы в решении по конкретному делу, судья не просто выносит отдельное несправедливое решение, но вносит свой вклад в общий подрыв доверия жертв к судебной системе, неспособной предоставить им адекватную защиту, перекладывающей ответственность за насилие на них самих.
Международные стандарты и примеры их применения подсвечивают проблемность практик, которую мы сами могли до этого не замечать, а также предоставляют ориентиры для изменения ситуации к лучшему. Как уже отмечалось выше, заметить виктимблейминг в своей деятельности и отказаться от него можно в любое время, для этого не нужно дожидаться принятия соответствующих инструкций и указов сверху.